ЗИМ-Гавана

Ах, эта мягкая упругость понтонного кузова, густой бас шестидесятилетнего двигателя и непривычно пружинящие сиденья с видавшей виды обивкой! Автомобиль мягко плывет по волнам остывающего асфальта замерших во времени улиц, манящих своей удивительной жизнью. На поворотах нужно держаться за передний диван, рука ощущает металл: «самонесущий кузов», почему-то всплывает в голове. А за окнами — океан. За окнами, нет, отнюдь не ЗИМа — Гавана, катится по ней его престарелый североамериканский родственник. Может быть это «Плимут» или «Бьюик», название марки — последнее, о чем хочется думать на Кубе. Сюда, за застывшим ускользающим временем, за выхваченной ярким солнцем истошной до исступления эстетикой, за истёртыми лозунгами давно превратившейся в миф кубинской революции едут миллионы людей. Они обретают здесь захватывающий уникальный мир с разъятыми фасадами угасающего art déco, истлевшего дерева дверей и окон столетней давности, чудом ещё сохраняющих гармонию линий ушедших эпох без тщания реставрации. Здесь крайне мало интернета, здесь немного автомобилей младше 30 лет, здесь почти не видно зданий второй половины 20 века. Изумительная энтропия, противостоящая чистой рациональности европейских городов, все эти отклонения от норм глобализованной планеты, её привычных схем являют очевидную ценность уникального мира. Куба — не единственная в этом смысле, кто-то, может быть, находит упоение в Индии, в странах Дальнего востока, сложного и непостижимого.

Но преодолевая тысячи километров за вполне ожидаемым ярким ощущением от неизведанного, мы порой не способны оценить то, что составляет часть нас. Наше наследие — художественное, архитектурное, техническое — ведь это нечто давно  ушедшее, умершее и оказывающееся пригодным лишь для многочисленных политических спекуляций? Мы ведь знаем о наследии все: ЗИМ — копия американских машин, сталинские высотки — копии американских небоскребов, конструктивизм — следование немецкому баухаузу и Ле Корбюзье, СССР — тюрьма народов и лучше бы о нём вообще поскорее забыть…

Важно понять, что таким подходом мы обделяем в первую очередь самих себя. Что, наша культура — это голые камни, на которые мы пытаемся высадить тюльпаны голландской архитектуры, например?! А почитаемый авангард или «позавчерашний» серебряный век — всего лишь музейные экспонаты, разложенные под пыльным стеклом, но ни в коем случае не почва для новых слов, которых так не хватает в атмосфере затянувшейся нашей отнюдь не изумительной энтропии?

Чем был ЗИМ? Это заурядный легковой автомобиль, выпущенный в 1949 году? А может быть, это один из материализованных символов тяжёлого счастья обретённого мира, радости возрождения страны?

Что можно увидеть в гармонии силуэтов МИДа, МГУ или гостиницы «Ленинградская»? Там разное: и невольный несправедливый труд строивших их, и попытка мастеров часто ещё дореволюционной школы сцепить разбитую культурную традицию; там вывезенные из США строительные технологии и отблеск светлой горькой Победы.

Задача книги ЗИМ и нашей деятельности в целом — постараться обрести свою историю, примириться с ней, понять себя, понять, что происходило с поколениями наших предков, какой была страна; увидеть и показать захватывающую картину на самом деле ещё не исчезнувшей культуры. Но главное — осмыслив её и ни в коем случае не противопоставляя её современности, вдохновенно двинуться вперёд, в будущее, созидая новые образы и смыслы.